Удивительная приспособляемость евреев

В 1941 году в Минске 16-летний еврейский подросток Соломон Перель попал в плен к фашистам, но сумел убедить их, что он — этнический немец. Позднее он вступил в гитлерюгенд, где провел почти четыре года, воевал на стороне гитлеровцев в вермахте, был в плену, а в 1948 году эмигрировал в Израиль.

В конце 1936 года, после того как Гитлер пришел к власти, мы бежали из Германии в Польшу, в город Лодзь. Не успели мы выучить польский язык и начать новую жизнь, как 1 сентября 1939 года Германия напала на Польшу. Всех евреев начали сгонять в гетто. Я вместе со своим старшим братом бежал из Лодзи на восток, добрался до города Гродно в Белоруссии. С 1939 по 1941 год мы находились в этом месте.

Как известно, 22 июня 1941 года Германия напала на Советский Союз. Город Гродно располагался в пятнадцати километрах от немецкой границы и фактически в первый же день был захвачен нацистами.

Нас с братом наскоро подняли, попросили одеться, потому что немцы уже стояли на подступах к городу. Нам было необходимо срочно эвакуироваться в Минск. Дорога от Гродно до Минска запомнилась мне как чудовищное переживание, связанное со смертью, огнем и бомбежкой.

Я видел смерть собственными глазами, потому что немецкие штурмовики бросали бомбы в огромных количествах. Они сыпались вокруг нас. К сожалению, надо сказать, что Красная армия в тот момент в панике бежала перед наступающими нацистами. И я между ними.

Шломо с сестрой. Фото: JewishNews.com.ua

Как мне удалось скрыть, что я еврей? Перед тем как пройти проверку, стоя в очереди, носком ботинка я вырыл небольшую ямку в земле, в которую сбросил все документы. Без всех этих бумаг я прошел досмотр. У меня было четкое ощущение того, что я приближаюсь к собственной смерти. Мне было 16 лет. Дрожащими губами я прошептал: «Мама, папа, я не хочу умирать». Из находившегося неподалеку леса я уже слышал выстрелы — там расстреливали людей. И неожиданно для себя я услышал приказ: «Руки вверх!» Настала моя очередь.

Я поднял вверх дрожащие руки, и вдруг немец спросил меня: «Ты еврей?» Мне было абсолютно ясно, что если сейчас я отвечу правду, то это будут мои последние слова. Мне нужно было принять судьбоносное решение: выбрать между отцом и матерью, потому что отец, когда мы прощались, сказал мне продолжать оставаться евреем, верить в Бога, и тогда Всевышний, возможно, сохранит мне жизнь. Мой отец был раввином.

Мама сказала мне буквально два слова: «Шломо, сынок, иди, потому что ты должен жить». Мама приказала мне остаться в живых. И я не могу передать, сколько силы дали мне эти два коротких маминых слова.

Тогда, стоя перед немецким солдатом, я должен был сделать выбор между отцом и матерью. Прислушаться к словам отца означало принять смерть. Или же я мог оставить свой иудаизм и свое еврейство и последовать совету матери — остаться в живых. Я совершенно не хотел оказаться жертвой, погибнуть в тот момент. И я сказал следующее: «Я не еврей, я — этнический немец, фольксдойче».

В тот момент (да и сейчас) мне казалось, что самая важная ценность — это человеческая жизнь. Этот же принцип существует и в еврейской традиции: абсолютный примат ценности человеческой жизни. Я прислушался к словам матери.

В гитлерюгенде. Фото: JewishNews.com.ua

Поскольку я родился в Пайне, мой немецкий язык был безупречным. Это спасло мне жизнь. И здесь случилось чудо: немецкий солдат мне поверил. Он не только не заставил меня снять штаны (именно так немцы определяли евреев), но и очень обрадовался, увидев своего. Он подумал, что я принадлежу к поволжским немцам.

Меня препроводили к командованию части, где немецкий офицер встретил меня с распростертыми объятиями. Первый вопрос, который он мне задал: «Где твои документы?» А я ведь их все похоронил.

И тогда я воспользовался единственным оружием, которое у меня было, — ложью. Мне пришлось придумывать все очень быстро и с самого начала, менять имена, даты, почти всю свою жизнь.

Офицер спросил меня: «Как тебя зовут?» Я понимал, что если скажу свое настоящее имя: Соломон или Шломо, то это будет равносильно самоубийству. Первое имя, которое пришло мне в голову, было Йозеф. В тот момент я совершенно не мог представить, что вот эта маленькая ложь приведет меня через несколько месяцев в ряды гитлерюгенда.

Немцы очень обрадовались, когда узнали, что я знаю русский. Меня сразу же взяли в часть, одели в стандартную немецкую форму с орлом, со свастикой. В составе этой части я прошел от Минска до пригородов Москвы.

Итак, я стал переводчиком. На фронте я пробыл более полугода. Правда всегда оставался за линией фронта. Почему? Во-первых, у меня не было оружия. Во-вторых, я был несовершеннолетним. Мне только должно было исполниться 18 лет.

Когда мы стояли на подступах к Москве, немецкие офицеры уже планировали победный парад на Красной площади. Они говорили, что Сталин и советское правительство бежали из города, что дорога открыта. Но вдруг по немецким позициям был открыт ураганный огонь. Впервые я услышал приказ, отданный, разумеется, по-немецки: «Отступаем!»

Потом наступила зима, очень тяжелая, морозная. Немцы по причине излишней самонадеянности в достаточной мере не подготовились к суровым погодным условиям. Ведь летом 1941 года все они были уверены, что до конца года, до наступления русской зимы с легкостью дойдут до Уральских гор, что победа будет за ними. После этого должна была начаться германизация тех, кого они называли «Иванами».

Немецкий офицер, при котором я состоял переводчиком, по окончании войны хотел меня усыновить, поскольку у него не было собственных детей. Именно он отослал меня в Германию, где я учился в школе гитлерюгенда.

Так или иначе, но полгода я провел в немецких частях, будучи евреем. Все это время я боялся, что меня разоблачат, раскроют. Однако внутри меня начали действовать, скажем так, очень мощные силы самозащиты. Эти силы управляли мной, помогая и подсказывая, что делать и что говорить. Постепенно я начал забывать о своем еврействе, превратился в немца.

С советскими офицерами. Фото: JewishNews.com.ua

Проведя два года в детском доме в Гродно, я проникся, полюбил русскую культуру, русские песни. Мне было очень больно видеть то, что немцы делали по дороге в Москву. Для того чтобы местное население не вступало в партизанские отряды, гитлеровцы вешали людей на проезжих дорогах между городами и селениями. Таким образом они пытались запугать местных жителей. На груди повешенных пестрели плакаты: «Такая судьба постигнет всех и каждого, кто попытается присоединиться к партизанам».

До сих пор у меня перед глазами стоит картина: молодая девушка, повешенная на дереве, на груди которой прикреплен кусок картона с надписью: «Я была партизанкой». Также я помню, как при захвате Витебска всех евреев собрали на стадионе. Никто из них не остался в живых.

Еще один удивительный эпизод из моей жизни — это допрос сына Сталина, Якова. Это было под Смоленском. Несколько советских офицеров было захвачено в плен, и кто-то сказал, что среди них находится сын Сталина. Немецкий офицер, обер-лейтенант Хайнеман был как раз тем человеком, кто взял в плен Якова Джугашвили. Яков был капитаном артиллерии, поэтому, среди всего прочего, от него потребовали раскрыть позиции собственной батареи. Он отказался, назвав только собственное имя и воинское звание.

Его очень быстро забрали в штаб части, откуда перевели в Берлин, а затем в концентрационный лагерь. Немцы потом утверждали, что сын Сталина погиб от разрыва бомбы во время бомбардировки территории концлагеря англо-американской авиацией. Но существует и другая версия, которая гласит, что в момент, когда Красная армия приближалась к Веймару, Яков Джугашвили и Эрнст Тельман были казнены.

Что касается гитлерюгенда, то в этой школе я провел три с половиной года, то есть до конца войны. Естественно, за все это время случались ситуации, когда я был близок к провалу, к обнаружению. Например, был совершенно удивительный случай, когда меня не то чтобы раскрыли, а я раскрылся сам. У меня была девушка, немка. Это была такая подростковая влюбленность. Она была фанатичной нацисткой. Однажды вечером я решил зайти к ней в гости. Ее не было, но дома была ее мама. Я уже собирался уходить, но вдруг она пригласила меня войти в дом. Только я опустился в кресло, как она ни с того ни с сего: «Скажи, Юп (Юп — это сокращение от Йозеф), ты действительно немец?» Я не знаю, что случилось со мной в тот момент, но я ответил ей: «Нет, я не немец, я — еврей».

Это был 1944 год. Видимо, я подсознательно искал кого-то, с кем мог бы поделиться своим секретом. И, судя по всему, интуиция подсказала мне, что на этого человека, на эту женщину, можно было положиться.

Мама моей девушки отреагировала неожиданно. Прежде всего она успокоила меня, сказав: «Юп, я не сдам тебя полиции». Она поцеловала меня в лоб (я никогда не забуду этот поцелуй) и посоветовала быть аккуратнее с ее дочерью, поскольку та, будучи убежденной нацисткой, могла запросто выдать меня полиции. И она действительно сохранила мою тайну. О том, что я еврей, ее дочь узнала только после окончания войны.

Был еще один случай, когда немец понял, что я еврей. Это было еще в части. Лето 1941 года выдалось очень жарким. Мы двигались по дорогам, покрытым пылью. Естественно, все были в грязи. Что в этом случае делали немецкие офицеры? Захватив какую-нибудь деревеньку, устраивали баню. Обычно баней служило помещение кухни, потому что в русских домах именно там располагалась большая печь, которая грела всю семью зимой. В таких импровизированных банях мы мылись группами.

Я, естественно, не мог позволить себе мыться со всеми, поскольку был обрезан. Я всегда ждал, пока помоются все, а потом заходил сам. Однажды я остался на кухне один, разделся, и вдруг немецкий офицер (он был у нас врачом) обхватил меня крепко сзади. Почувствовав, что он прикасается ко мне, я собрал все свои силы для того, чтобы избежать изнасилования.

Освободившись, я повернулся к нему лицом. Офицер посмотрел на меня и, увидев, что я обрезан, воскликнул: «Юп, ведь ты же еврей!» Я ничего не ответил, разрыдался, потому что был уверен, что сейчас он достанет пистолет и застрелит меня на месте. К тому же у него была еще одна причина уничтожить меня — я знал, что он гомосексуалист.

Но здесь я столкнулся с проявлением гуманизма и человечности. Прежде всего он успокоил меня, сказав: «Юп, не рыдай так громко, нас могут услышать». А потом он произнес очень важную для меня фразу: «Юп, поверь, есть другие немцы». Для меня это было очень важно. Это дало мне надежду, усилило веру в жизнь. Я думаю, что это была самая красивая история дружбы между еврейским подростком и немецким офицером за всю Вторую мировую войну. К сожалению, Хайнц (так его звали) пал в боях под Ленинградом.

Источник: diletant.media/articles/37342811/?utm_referrer=https%3A%2F%2Fzen.yandex.com