​Загадка вологодских узоров

Загадка вологодских узоров

Известный переводчик гимнов Ригведы, древнейшей части Веды (риг — изреченное, веда — знание), на русский язык Т. Я. Елизаренкова пишет: «По глубочайшему убеждению переводчика, при переводе с ведийского на другие языки русский язык обладает рядом несомненных преимуществам перед западноевропейскими языками. Эти преимущества определяются как большей степени соответствие между ведийским и русским в силу лучшей сохраненности в нем архаизмов, чем в славянских языках, так и большей близостью русской (славянской) мифо-поэтической традиции к индоиранской».
Один из крупнейших современных американских лингвистов П. Фридрих считает, что праславянский язык лучше всех других индоевропейских языков сохранил свою индоевропейскую систему названия деревьев, из чего он делает вывод, что предки славян в общеславянский период жили в такой природно-климатической зоне, которая соответствует прародине индоевропейцев, и «после славянского периода носители различных славянских диалектов в существенной степени продолжали жить в подобной области». Надо сказать, что ещё выдающейся лингвист первой трети ХХ века А. Мейе был убежден, что древнеславянский язык является одним из самых древних в общеиндоевропейской семье и продолжает «без какого-либо перерыва развитие общеиндоевропейского языка: в нем нельзя заметить тех внезапных изменений, которые придают столь характерный вид языкам греческому, итальянскому (особенно латинскому), кельтским, германским. Славянский язык — это индоевропейский язык, в целом сохранивший архаический тип». Советский языковед Б. В. Горнунг считал, что предки арьев (индоиранцев) в конце III тысячелетия до н. э. заселяли северо-восток Европы и находились где-то возле Средней Волги, а другой выдающийся советский лингвист В. И. Абаев пишет: «Через ряд столетий пронесли арии память о своей прародине и её великой реке Волге». Ещё в 20-х годах нашего века академик А. И. Соболевский говорил о том, что на громадных просторах европейской России, вплоть до северных областей господствуют названия, в основе которых лежит какой-то древнеевропейский язык. Он писал в своей работе «Название рек и озер Русского Севера» (1927 г.): «Исходный пункт моей работы — предположение, что две группы названий (рек и озер — С. Ж.) родственны между собой и принадлежат одному языку индоевропейский семьи.» И нет ничего удивительного в том, что академик Н. Я. Марр считал, что древняя подоснова славянства имеется далеко на севере, «в тех местах, которые до последнего времени считались отнюдь не славянскими и занятыми славянами уже на заре так называемого исторического времени.» Древние этнические группы восточноевропейского севера, предшествующий славянизации и финнизации, Н. Я. Марр называл иногда «северными сарматами» или, что ещё интереснее, — «руссами». Во втором тысячелетии до н. э. в Северо-западную Индию со своей Восточноевропейской прародины приходят племена скотоводов и земледельцев, именующих себя «арьями», что значит «благородные». Часть арьев, и не малая, ушла со своей прародины в поисках лучшей доли, но, как пишет индолог Н. Р. Гусева, трудно представить себе ситуацию, при которой все население значительной части Восточной Европы покинуло бы ее. Скорее всего такая ситуация просто невозможна, потому что «не выявлено исторических причин, которые могли бы вызвать обязательный всеобщий их (арьев — С. Ж.) уход из своей прародины». Вероятно, часть арийских племен осталась дома, на просторах Восточной Европы, чтобы стать предками будущих народов этой земли. С этой родной для них земли, уходили (по неведомым нам причинам) тысячелетия назад племена арьев, чтобы обрести новую родину в Иране (правильно — Арьяна, земля арьев) и Индии. Уходили и уносили с собой свои предания, сказки, мифы, верования, обряды, свои песни, танцы, своих древних богов. На новой для них земле, среди других народов они свято хранили память о своем прошлом, о своей прародине. Хранили свою и нашу память! Низкий поклон вам, далекие братья и сестры, за то, что через тысячелетия пронесли вы нашу общую святыню, наше общее прошлое, нашу общую память! За то, что сохранили золотые ключи от ушедших времен, и сегодня мы открываем ими сокровищницу прошлого своего народа. Нужно ли это нам? На этот вопрос ответил еще в 1911 году выдающейся исследователь Русского Севера А. Журавский: «В „детстве“ человечества — основа для познания и направления грядущих путей человечества. В эпохах „детства России“ — путей к познанию России, к контрольному познанию тех исторических явлений нашей современности, которые представляются нам фатально сложными и не подчиненными правящей воле народа. Но корни которых просты и элементарны, как начальная клетка сложнейшего организма. … Зародыши общественных „зол“ — в личных каждого и всех. И мы обязаны всемерно воспользоваться опытом седого прошлого, и чем ближе к зародышам этого прошлого мы проберемся, тем сознательнее, вернее и увереннее пойдем „вперед“… Именно история „детства человечества“, именно этнография поможет нам познать логические законы естественного прогресса и сознательно, а не слепо, идти „вперед“ самим и двигать „вперед“ свой народ, ибо этнография и история — пути к познанию того „прошлого“, без которого нельзя применить к познанию грядущего познание настоящего. „Человечество“ состоит из „наций“ и прежде всего логически необходимо, чтобы нация представляла собой определенное взаимное целое, чтобы она представлялась нам не в третьем лице множественного числа — „они“ — а в первом — „мы“. … Россия же меньше, чем какая-либо другая нация, может познать себя без помощи познания корней своего прошлого; а не познав себя, невозможно познать других и учесть свои положения среди других, как не исправив себя, невозможно исправить других… Погибли зародыши многих верований и идеалов — будем же искать их отпечатки на предметах, пока не погибли на века и они. Это отнюдь не только „интересно“ или „любопытно“, но и жизненно важно, необходимо.» Нет, у нас не тысячелетняя история, как принято сейчас и писать и говорить, а многотысячелетняя. Об одной тысяче лет можно говорить только применительно к принятию христианства. Ведь до этого года наши предки не в пещерах жили и не в шкуры одевались. Не вдруг в европейском мире вошло в обиход слово Гардарика («Страна городов») как название Руси. На наших землях были эти города, и не в один день они родились, а складывались и развивались в течении многих веков. Князь Олег Новгородский, захватив в 885 году власть в Киеве и объединив вокруг этого центра Русь, ходил войной на Царьград, столицу Византии, и поставил эту империю на колени. А в начале 10-го века князь Игорь, сын Рюрика, послал на хазар, старавшихся подавить Русь, 500 кораблей, имевших на борту по 100 человек. И они с боями дошли до юга Каспийского моря. Этой Руси боялись другие народы, с ней считались, ей платили дань. Такая сила и единство складывались задолго до христианства, а, значит, и история наша неисчислимо древней. В города Руси стекались товары, производимые жителями деревень — горожанам требовались не только продукты питания и строительные материалы, но и вещи, производимые ремесленниками, — ткани, изделия из глины и металла. Сами города становились центрами производства многих товаров и особенно предметов роскоши для растущей прослойки знати. Судя по данным, полученным при многочисленных раскопках, и тщательно обработанных археологами, славяне издревле вели меновую торговлю с другими странами, а это требовало роста квалификации людей, занятых в любой отрасли производства. Городища, зародыши городов древних славян были известны и в восточных странах: о том, что их давно знали арабы и персы упоминается в трудах Абу Рейхана Бируна (10 век) и Ибн Фадлана (9—10 век). Последний описывает приход на Итиль (на Волгу) торговцев-русов и говорит об их кораблях, оружии, цепях-украшениях из драгоценных металлов, жемчужных и бисерных ожерельях, а также о больших деревянных домах, которые они по приезде сразу строят на берегу и живут в них по 10—20 человек с женами и невольницами; он пишет и о том, что русы знали деньги и в это время уже продавали, а не только меняли свой товар; описывает он и их идолов и обряд сжигания покойников, при котором жену убивают (или она убивает себя) и сжигают вместе с телом мужа (обратим здесь внимание на то, что в древнеиндийской литературе описан аналогичный обряд, который в Индии дожил до XIX—XX веков); говорится, что «короли русские обычно держат при себе в своем замке или городке 400 храбрейших воинов (дружину) … Сии 400 сидят внизу на большом диване Королевском, украшенном драгоценными камнями…, у него (Короля или Князя) есть наместник, который предводительствует войском…» Все эти данные излагает и Н. М. Карамзин в книге «История государства Российского», т.1 (Москва, 1989, с. 316—319). Так какое же начало государственности, да и вообще истории нашей можно датировать всего лишь одним тысячелетием? Были города, было классовое расслоение, были исторические традиции, и все это складывалось с древних эпох. Так вот в этих городах русов с большими деревянными домами развивались, повторяем, художественные ремесла, уходящие своими истоками в незапамятные времена. Постепенно, в ходе веков, менялась, совершенствуясь, технология, но темы изображений, рисунки и знаки, наносимые на предметы ремесла, охранялись традицией. Их не изменяли, потому что все они несли смысловую нагрузку, имели определенное значение, часто магическое, заклинательное, и были отражением понятий о жизни и смерти, о приобретении потомства, о сохранении имущества, о размножении скота, вызревании урожая. Было страшно их изменять, так как магия играла ведущую роль в верованиях язычников, и эти рисунки и эти знаки, должны были свято охраняться, о чем говорит хотя бы тот простой факт, что они дожили в народном искусстве до наших дней. Сюжетный язык, язык символов, в этом искусстве вызывал к себе повышенный интерес, но главное внимание в работах ученых уделяется выявлению и объяснению изображений женского и мужского божества, находимых даже в поздних русских вышивках — это явный пережиток язычества. Интересно то, что такое женское божество (а возможно это и молящая женщина) почти в точности повторяется и в русских вышивках и на индийских тканях и ритуальных предметах, что не является простой случайностью (Н. Р. Гусева. Глубокие корни. Сб. «Дорогами тысячелетий» М. 1991). В русских и других славянских вышивках издревле существует много геометрических мотивов, которые на ряду с другими темами тоже уводят нас в глубокую древность, а значит по ним можно проследить некоторые линии истории. Русская народная вышивка уже более столетия привлекает к себе внимание исследователей. Еще в конце прошлого века сформировался ряд блестящих коллекций этого вида народного искусства и были сделаны первые попытки прочтения сложных «сюжетных» композиций, особенно характерных для народных традиций Русского Севера. Появилось немало интересных работ, посвященных анализу сюжетно-символического языка, особенностей техники и религиозном различии в русской народной вышивке. Однако, основное внимание в большинстве этих работ уделяется антропоморфным и зооморфным изображениям, архаичным трехчастным композициям, включающим в себя, как уже сказано, стилизованный и трансформированный образ человека — женского (чаще) или мужского (реже) дохристианского божества. Несколько особняком стоят геометрические мотивы северорусской вышивки, сопровождающие, как правило, основные развернутые сюжетные композиции, хотя очень часто в оформлении полотенец, поясов, подолов, зарукавий и оплечий рубах именно геометрические мотивы бывают основными и единственными, чем они крайне важны для исследователей. Кстати, и анализ узоров местных традиционных кружев заслуживает тоже большого внимания с этой точки зрения. Об архаическом геометризме в русском орнаментальном творчестве и о необходимости его тщательного изучения неоднократно писал академик Б. А. Рыбаков. И в его работах 60-х — 70-х годов, и в вышедшем в свет в 1961 году его глубоком труде о язычестве древних славян красной нитью проходит мысль о неизменных глубинах народной памяти, консервирующей в себе и проносящей через века в образах вышивки, резьбы по дереву, игрушки и т. п. древнейшие мировоззренческие схемы, уходящие своими корнями в неизведанно далекие тысячелетия. Очень ценны в этом плане коллекции музея Русского Севера, т. е. тех мест, где можно сказать извечная отдаленность от государственных центров, а также относительно мирное существование (Вологодчина, например, в своей северо-восточной части практически не знала войн), обилие лесов и защищенность многих населенных пунктов болотами и бездорожьем, — все это способствовало сохранению в течение неизмеримого ряда веков древнейших форм быта и хозяйства, бережного отношения к вере отцов и дедов, и, как прямое следствие этого, сбережению древнейшей символики, закодированной в орнаментах вышивок, в узорах тканей и кружев. Особый интерес представляют вышивки, «дожившие» до рубежа XIX — XX веков, которые происходили из северо-восточных регионов Вологодской и соседних районов Архангельской областей. Многие ученые писали о том, что это были земли финно-угорских племен, но данные топонимики свидетельствуют совсем о другом — подавляющая часть топонимов здесь составляют славянские, причем многие из них очень архаичны. Так, в Тарногском районе Вологодской области из 137 населенных пунктов, как больших так и малых, только шесть имеют выраженные финно-горские названия. Именно в этих районах наилучшей сохранностью обладают традиции орнаментальных схем древнего, как мы ниже проследим, происхождения. Орнаментальные композиции, о которых пойдет речь и которые воспроизводились в вологодских вышивках вплоть до 30-х годов, украшали лишь сакрально отмеченные вещи. Очень точно говорит об этом процессе Б. А. Рыбаков: «отложение в вышивке очень ранних пластов человеческого религиозного мышления… объясняется ритуальным характером тех предметов, которые покрывались вышитым узором… Таковы подвенечные кокошники невест, рубахи, накидки для свадебной повозки и многое другое. Специально ритуальным предметом, давно обособившемся от своего бытового двойника, было полотенце с богатой и сложной вышивкой. На полотенце подносили хлеб-соль, полотенца служили вожжами свадебного поезда, на полотенцах несли гроб с покойником и опускали его в могилу. Полотенцами увешали красный угол, на полотенце „набожники“ помещали иконы». (Язычество древних славян, с. 471, М., 1981) Именно такие сакральные орнаменты и представлены в краеведческом музее Вологды и они в дальнейшем будут основным сравнительным материалом в нашей попытке выявления орнаментальных параллелей между древнейшими узорами северорусской вышивки и орнаментами, созданными теми народами, которые жили позднее в различные исторические эпохи на обширных территориях Евразийских степей и лесостепи и говорили на индоевропейских языках, в том числе на тех, что относятся к индоязычным и ираноязычным ветвям праиндоиранского языка (или объединяемого им некоего числа диалектов племен, вошедших в науку под общим названием арьев). Итак, одним из древнейших мотивов орнаментов геометрического типа являлся у народов Евразии ромб или ромбический меандр (меандр многие объясняли как условное изображение верхушки волны, заворачивающейся по прямыми углами). Меандр находят даже на вещах, датируемых палеолитом, например, а различных костяных изделиях, найденных на стоянке Мезина на Черниговщине. Палеонтолог В. Бибикова в 1965 году предположила, что меандровая спираль, разорванные полосы меандра и ромбические меандры на предметах со стоянки Мезин возникли как повтор естественного рисунка дентина мамонтовых бивней (статья «О происхождении мезинского палеолитического орнамента», Советская археология, № 1, 1965). Из этого она сделала вывод, что подобный орнамент для людей той эпохи был своеобразным символом мамонта, основного объекта охоты. Это могла иметь и магическое заклинательное значение, направленное на успех охоты, и в то же время отражать представление людей о достатке. Узор меандра в разных его сочетания и модификациях продолжает существовать на протяжении многих тысячелетий, распространяясь все шире среди соседствующих индоевропейских народов и расходясь за пределы их территорий в процессе передвижений арьев на юго-восток. Его как символ удачи и своеобразный оберег от несчастья мы встречаем на культовых предметах и на керамики (т. е. на очень важных для жизни людей хранилищах питья и пищи) и в более поздних культурах. Следует указать, что уже на костяных изделиях упомянутой Мерзинской стоянки можно проследить как из полосы двойного меандра, изображенного в движении справа налево, вырастают очертания свастики — еще одного характернейшего для всех индоевропейцев орнамента. Этот элемент изображается и в своем основном виде — в форме кресла с загнутыми под прямой угол концами, и будучи усложненным новыми элементами в виде дополнительных отростков. Свастика заняла в орнаменте одно из ведущих мест. Это слово санскритское и на других языках у него никаких иных значений нет. Оно состоит из двух частей: «су» — хороший, счастливый и «асти» — есть (третье лицо единственное число от глагола «быть»); по правилам грамматики «у» перед гласным «а» заменяется на «в» и получается «свасти», к которому добавляется суффикс «к» и окончание «а»: свастика. Этот знак означает «дарующий все хорошее, приносящий счастье». Если в четырех его «отделах» поместить по точке, то это будет символ засеянного поля и одновременно мольба о хорошем урожае. Кстати, если две свастики наложить одна на другую с поворотом верхней на 45 градусов, то получится древнеславянский знак солнца «коловрат», т. е. вращающееся колесо (круг), имеющий восемь спиц с загнутыми по часовой стрелки концами. Знаком свастики, начиная с глубокой древности, у предков славян и арьев стал обозначаться свет, солнце как источник жизни и процветания. Этот знак прослеживается от Архангельска до земель Индии, где он виден повсеместно — им украшают храмы, дома, одежду и обязательно многие предметы, связанные со свадьбой. До сих пор возмущает людей безобразное использование свастики немецкими фашистами, которые во что бы то ни стало стремились уподобить себя арьям («арийцам»), приписывая этим древнем племенам скотоводов, а затем и скотоводов-земледельцев, черты каких-то дьявольских завоевателей. Скверно при этом выглядит и спекуляция на сравнительно небольшом количестве сходных слов в немецком и санскрите — таких слов гораздо больше в славянских языках. Все предки индоевропейских народов выработали в глубочайшей древности в процессе исторических контактов некий объем сходной лексики, но предки германцев и других европейских народов относились к западной группе индоевропейцев, тогда как предки славян и арьев — к восточной, гораздо более взаимно близкой. Так называемую арийскую свастику можно и посейчас видеть в ремесленных произведениях славян. Особенно северных: ею украшено множество произведений народного искусства, включая узорно вывязанные варежки (читатели могут увидеть это в журнале «Слово», № 10, 1992 год). Есть и другие элементы узоров, которые прослеживаются последовательно во времени с севера нашей страны к Черному морю, а затем далее, по путям перекочевок арьев на новые земли. И тот факт, что они бережно сохранились в народном искусстве, говорит о том, что им придавалось большое значение в миропредставлениях людей и особенно у предков арьев и славян. Своеобразной трансформацией мотива меандра представляется характерный для керамики Триполья — образный орнамент, состоящий из так называемых «гуськов». В целом можно определить тот круг орнаментных основных мотивов, с которыми, ориентируясь на Триполье, как на некий их свод, мы будем сравнивать материалы последующих культур. Это — меандр и его разновидности, меандроидная спираль, сложнопрорисованный крест, свастика, «гуськи». В поисках ближайших по времени аналогий мы, естественно, обратимся к керамическим комплексам тех культур, которые с различными временными интервалами существовали на территории Восточной Европы и Урала с приуральскими землями. Традиции орнаментации керамики, включающие в себя удивительное разнообразие вариантов меандрового и свастического мотивов, мы встречаем у ближайших соседей «срубников» — население андроновской культуры, созданное индоиранцами и генетически связанной со срубной. Синхронные по времени эти две культуры существовали в течение длительного периода на весьма обширных территориях степной и лесостепной зоны нашей страны. Мы имеем и все основания говорить и о распространении среди славян, а, точнее, восточных славян, описываемых здесь орнаментальных схем. Как и во всем андроновском орнаменте, в северорусской народной вышивке и бранном ткачестве, композиция делятся на три горизонтальные зоны, причем верхняя и нижняя зачастую дублируют одна другую, а средняя несет на себе важнейшие с их точки зрения по значимости узоры. Мы не знаем, каковы были бы формы орнаментов на вещах, изготовлявшихся людьми в эпоху древнейшего индоиранского (общеарийского) единства, но полагаем, что описываемые элементы орнаментских узоров вряд ли родились в одночасье в сознании тех же андроновцев, а уходят своими корнями в генетически связанную с ними культуру их общих предков. Упомянутая средняя полоса горизонтальной композиции может нести на себе последовательные во времени для разных культур самые разнообразные из числа указанных элементов орнамента, которые абсолютно идентичны северорусским, трипольским и гораздо более восточным и юго-восточным культурам. Особенно интересна правомерность подобных аналогий, прослеживаемая в археологических восточнославянских материалах. Например, найденная в Новгороде в 60х годах пряжка в форме сложнопрочерченных крестов, датируемая серединой XIII века, нашла повторение своего узора в вышивке, недавно выполненной на полотенце вологодской крестьянкой. Опубликованная Г. Поляковой находка шиферного пряслица на славянском поселении недалеко от Рязани, которое датирует XI-XIII веками, интересна тем, что на пряслице процарапан рисунок в виде шестиконечного православного креста, окруженного меандроидными спиралями и свастическими мотивами. Подобные примеры можно было бы и еще продолжать. Нам же остается констатировать следующее: сходные орнаменты могут вне взаимной связи возникать у разных народов, но трудно поверить в то, что у народов, разделенных тысячекилометровыми расстояниями и тысячелетиями, — если только эти народы не связаны этногенетически — могут совершенно независимо друг от друга появляться столь сложные орнаментальные композиции, повторяющиеся даже в мельчайших деталях? да еще и выполняющие одни и те же функции: оберегов и знаков принадлежности к семье или роду. Невозможно отрицать неизбежность возникновения этногенетических связей между древнейшими предками индоиранских племен и выделившимися из их общности индоязычной и ираноязычной ветвями, а, соответственно, и теми этносами, которые складывались в тесной близости с ними в течение тысячелетий, вплоть до сложения обширных и близких по своей культуре срубной и андроновской общностей. При их сложении должен был протекать и процесс их частичного распада, выражавшийся в переселении отдельных племен или даже их групп как на запад, так и на восток. Уход арьев, например, завершился, как признано наукой, ко второй половине II тысячелетия до н. э. Территориально близкие им в течение столь долгого времени предки славян частично переселились — на запад, образовав группы, известные под названием западных славян, а главный массив, именуемый восточными славянами, осел на землях Восточной Европы. Уходя на восток и юг, племена арьев уносили с собой традиционные формы культуры — сложившиеся навыки производства, типы орнаментов (и осмысление отражаемой в них символики), обычаи и веропредставления. На своем пути в Индию и Иран арьи вступали в контакты с народами стран, через которые они проходили, поселяясь там на разные отрезки времени и частично смешиваясь с этим населением. Поэтому для нас здесь интересны и те мотивы узоров, близкие к древнеславянским, которые выявляются у народов, живущих, например, на Кавказе или в Средней Азии (хотя следует помнить, что за Уралом и до Афганистана часть земель входила в ареал андроновской культуры и ранее). К сожалению, ученые стали прослеживать в своих трудах лишь в последние 25—30 лет расовые, языковые, культурные и другие арья-славянские параллели, а также исследования значительно расширяют границы наших знаний о нашем собственном прошлом. Мы здесь воздерживаемся от далеко идущих, выводов, и лишь отметим в заключение, что рамки данного анализа ограничены пределами степной и лесостепной зоны нашей страны. Несомненно, привлечение индийских к иранских материалов значительно расширило бы эти рамки. По нашему глубокому убеждению, не следует так упорно замалчивать далее гипотезу индийского историка Б. Тилака о вероятности наиболее древнего объединения предков арьев (еще в ту далекую эпоху их общей индоираноязычности, признаваемой изначальной формой существования их общности) в родо-племенные и племенные союзы именно в приполярных областях. Не только возможность, но полную вероятность этого факта он убедительно доказывает множеством описаний арктической природы, сохранившихся в памятниках древнеиндийской литературы. Древнейшие же предки, славян, судя по множеству сближений различных сторон истоков их культуры с древнеарийскими, а затем и с культурой народов Евразийских степей, носителей индоевропейских языков (как, например, андроновцев, некогда выделившихся из индоиранской общности), по всей видимости были столь близки арьям, что передали своим потомкам и много общих элементов языка и общие мотивы орнаментов. И язык, и орнаменты были средствами взаимного общения и доказательствами генетической близости, а возможно и знаками членства, вхождения и одни и те же роды, в одни и те же племена.